Земли, некогда принадлежавшие Днепровским казакам находились в границах нынешних Днепровской, Запорожской, Николаевской, Херсонской, Одесской области Поляки называли эти места Диким полем, а русские – Задноднепровской Украиной. Ранней весной степь в этих краях была похожа на цветистый ковер, но к лету она желтела и, наконец, «выгорала» совершенно. Вечнозелеными оставались только плавни – вязкие места по обоим берегам Днепра, покрытые высокой травой, камышом и деревьями. В половодье плавни покрывались водой, а когда вода спадала, буйству зелени не было предела. Самая большая из днепровских плавней с полсотни километров в длину называлась Великим Лугом. Тут водились дикие козы, кабаны, волков, лисицы, лоси, дикие коты, барсуки, буйволы, на озерах плавали утки, гуси, лебеди, в реках ловились осетры, сомы, сазаны, тарань, многопудовые белуги. В дуплах деревьев гнездились дикие пчелы.
Недалеко от этой плавни на острове Хортице остались следы Первого поселения запорожцев. Плавни служили надежною защитою от нападения врагов. Здесь мог пройти лишь опытный пловец, хорошо изучивший местность; одно неверное движение – и человек погиб. Однажды, увязавшись в погоню за запорожцами, забрались в плавни турецкие галеры. Здесь они запутались и не могли найти выхода. Казаки грянули из ружей со своих скрытых в камышах челнов, потопили множество галер и так напугали турок, что навсегда отбили у них охоту подыматься Днепром.
С другой стороны Днепра – с северной – еще более надежною защитою служили пороги, которые поднимались сразу же за нынешним Днепропетровском. Вплоть до затопления этой местности в 30-х годах нашего века поперек реки тянулись грядки гранита в несколько рядов – «лав», одна ниже другой, уступами. Издали они были похожи на высокие террасы. Весной вода покрывала все пороги кроме одного, самого большого и опасного, который называли Ненасытинским или попросту «Дедом». Летом же река обнажалась, и тогда вода падала сверху без малого на 6 метров.
В открытой, безбрежной, как океан, степи, древние скифские курганы служили казакам добрую службу. С их вершин следили запорожцы за передвижениями хищных татар и ногайцев, которые имели обычай внезапно нападать на мирно пасущиеся табуны лошадей, отары овец и работавших в поле крестьян. Поэтому, как только запорожец подавал с кургана сигнал об опасности, работники сгоняли возы, загоняли волов в середину, – и вот уже табор готов. Каждый спешит зарядить ружье и приготовиться к встрече нежданных гостей.
Чтобы легче было следить за узкоглазыми разбойниками, запорожцы на левой стороне Днепра оградили степь особыми по¬стройками, которые у них назывались «редутами». Эти редуты стояли один от другого верст на 10, а то и 20 – 30. Для постройки редута копали кругом ров. По середине ставили деревянное жилье на 50 казаков, которые по очереди несли караульную службу. Обычно за полверсты от редута ставилась «фигура», сложенная из 20 смоляных бочек, на верху «фигуры» на специальном блоке висела пакля, вымоченная в селитре. С появлением орды зажигалась ближайшая фигура, за ней вторая, третья и так по всей линии редутов очень быстро распространялась тревога. При виде огромных огненных факелов крестьяне прятали коней, быков и овец по глубоким балкам, а сами делали табор, либо забегали в камыши.
Ежедневно из каждого редута атаман высылал в степь разъезды человек по 5 – 10. Вот скачет по степи запорожский разъезд – вчера дали знать, что ногайцы прокрались через границы: надо не дать им уйти. Вот попадаются обглоданные кости коня, трава кругом мятая – это ногайцы съели коня, который стал отставать, а вот и другой след – в балку. Отряд остановился: слез с коня есаул, пошел сам по следу. Наконец, он остановился и говорит, что здесь было убийство. Действительно недалеко от того места казаки нашли двух зарезанных пастухов с ближнего зимовника. «Ну, братцы, – говорит есаул, – хотя кони наши и притомились, а надо догнать вражью нехристь, отомстить за кровь христианскую!» Живо повскакали казаки на коней и устремились вперед. Вот река видна, и орда уже на той стороне. Нет, на этот раз не догнали.
«Ничего, Телибей! От нас ты на этот раз ушел, а от когда не уйдешь!» – говорит с досадой есаул, гневно покручивая седой ус.
Что ж это за Кош, который маг притянуть к ответу татарина?
Кош – это собственно казачий стан, обоз. Запорожским кошем назывался военный стан братьев запорожцев, державшихся одного на, пока нужда не перегоняла их на другое. Кош обычно располагался полуострове («роге»), который с 3-х сторон омывался рекой.
Чтобы попасть в Сечь со стороны степи нужно было проехать базар, где находились лавки и шинки и жил приезжий люд. Базар кочался у «брамы» или башни, укрепленной пушками, с проездом внутри. Направо и налево от брамы, открывались валы, обнесенные высоким палисадом и замыкавшие собственно Сечь, то вместо, где жили казаки. Кругом площади выстроились 38 куреней (Курень (от слова «курить», т.е. дымить – синоним «курная изба») обычно был 30 м в длину и 4 м в ширину. Строился он из рубленого дерева с 4 окнами и 1 дверью. Внутри его была лишь одна перегородка, отделявшая жилое помещение от сеней. Печка («груба») топилась из сеней, а тепло отдавала в комнату. От порога до покута, то есть «красного» угла, где висели иконы) стоял большой, наподобие монастырского стал – «сырно».
Вокруг сырна ставились узкие скамьи. Вдоль стен настилался стоявший на столбах помост. Он служил казакам постелью. Спали они всегда на жестком, кладя под затылок валик из войлока. Из украшений, кроме развешанного по стенам оружия и прикрепленного к потолку паникадила, в курене ничего небыло. В курене свободно могли вместиться до 60 человек.
Число куреней в Сечи всегда было постоянным и равнялось 38. Названия их происходит от имен атаманов-основателей или городов, из которых вышли первые казаки или другого куреня. Например, Уманский, Батуринский, Полтавский, Переяславский курени названы, как легко догадаться, по имени украинских городов, тогда как Незамайковский, Ивановский, Рашковский и многие другие запорожские курени своим названием обязаны легендарным атаманам.) – длинных деревянных домов вроде казарм. В самом углу, в наиболее защищенном месте, стояла церковь во имя Покрова Божией Матери. Здесь же помещалась войсковая казна, канцелярия, и жил кошевой атаман с прочим войсковым начальством. Вся постройка в Сечи была деревянная, дом кошевого – также простая изба – «без роскоши и излишества».
Семьей запорожца был его курень. Когда он поступал, ему показывали место длиною в три аршина (2м 10см) и шириною в два аршина (1м 40см) и говорили: «Вот тебе домовина (т.е. гроб), а когда помрешь зробiм ще короче».
В курене казак как бы рождался, крестился и умирал, тут открыто на виду у всех проходила вся его жизнь, полная тревоги, опасности, разгула и веселья. Запорожец, как и монах, не имел собственности; он пользовался тем, что имел курень: лавки, шинки, земли, рыбные ловли, табуны лошадей и отары овец. Куренной атаман считался отцом этой семьи и главным хозяином ее имущества. Казак, который не избирался куренным атаманом, не мог никогда попасть ни в кошевые, ни на какую другую войсковую должность. И наоборот: бывшие куренные атаманы, по увольнении со своей должности, оставались в силе, сохраняя почет до смерти под именем стариков, их голос часто был решающим на сходках.
Впрочем, когда говорилось: казак Незамайковского куреня, – было совсем не обязательно, чтобы им был непременно сичевик1 , ( Сичевик – казак, принятый в Сечь. ) проживающий в Незамайковском курене. Казаком названного ку¬реня мог быть и житель зимовника или одной из паланок, припи¬санных к незамайковцам. Дело в том, что кроме Сечи, где обитала гвардия казачества, казаки проживали еще в паланках и зимовни¬ках, занимаясь там хозяйством. Пахотной и покосной земли было множество, хозяйство велось на широкую ногу. Скажем, казачьи табуны в среднем состояли из 5-6 сотен коней и таких табунов у запорожцев было немало.
Хозяева зимовников получали из коша особые билеты, по которым они и пользовались землей в награду за долгую и верную службу. Население зимовника достигало иногда 30-40 казаков. По обычаю зимовники укреплялись наподобие небольших крепостей. Посередине стояло 3-4 хаты, амбар, погреб, конюшни, клуня, а кругом «шанцы,» или редуты с глубокими рвами и высокими валами. Из зимовников впоследствии часто вырастали города. Запорожец Ус имел зимовник там, где сейчас стоит г. Александрия, казак Петрик считается основателем Петриковки.
Кроме зимовчан в Запорожье жили еще и посполитые люди, т.е. поселяне, сбежавшие от панского ига, ведущие хозяйство на запорожских землях и за это платившие войску небольшую дань крупой и салом. Посполитые люди жили семьями, хуторами или даже целыми большими селениями. Кстати сказать, нынешний Днепропетровск во времена запорожцев прозывался селом Половицею, Никополь – Никитиным перевозом, а Новомосковск – Самарчиком.
Села и зимовники в свою очередь входили в состав паланок («паланка» в переводе с турецкого буквально означает крепость), или запорожские уезды. Во главе паланки обычно ставился полковник и под его началом находились семейные казаки. Всех паланок в Запорожье было восемь. Это Бугогардовская (район Новой Одессы), Перевизская или Ингльская (район нынешнего Херсона), Самарская (современный Новомосковский район), с которыми соседствовали Кодаковская, Орельская и Протовчанская паланки.
Кальмиусская паланка располагалась в районе нынешнего Мариуполя, Прогнойская (от слова «прогнои» – соленые озера, в которых запорожцы добывали соль) находилась на Кинбурнской косе Ввела особое стратегическое значение, так как служила казакам
ключем к «синю морю».
Отчего же на протяжении веков казаки оставались монолитом, рассекавшим надвигавшиеся с юга волны мусульман, а с запада -католиков? На наш взгляд, все дело в стойкой православной закваске, которая передавалась из поколения в поколение и крепко накрепко спаяла этих бесстрашных воинов. Иначе как еще можно объяснить тот факт, что товарищество, скрепленное обетом безбрачия, не только не исчезало, но с каждым годом крепло и увеличивалось, несмотря на страшные потери в походах. ( Если в начале XVI в. запорожцы насчитывали в своих рядах 3 тыс. чел., то в ХVIII в. только в Сечи было 10 тыс., а общее число (с обитателями паланок, зимовников и слобод) приближалось к 100 тысячам.)
Запорожцы пополняли число тех, кого унесла война, в первую очередь за счет юных украинцев, россиян и белорусов, еще в XIII веке составлявших единый народ – Русь. Как правило, славянских молодиков приводили в Сечь их отцы, дабы они здесь учились Православию и военному искусству. Особо привечали запорожцы христианских сирот, которых приманивали гостинцами и ласками называли сыновцами. Не брезговали казаки и малолетними «инородцами», которых они брали в плен на войне, крестили и называли в своем духе как чур или джур (род казацкого юнги). Принимали к себе казаки и всякого взрослого воина, если он сам приходил в Сечь и исповедовал символ веры запорожцев, состоящий из 5 основных пунктов. Первое непременное условие – вновь прибывший должен исповедывать Православие, то есть принадлежать к греко-российской церкви, как единственно истинной и чистой. Второе: он был обязан присягнуть на верность православному государю российскому; третье – говорить на малороссийском
языке. Четвертое – быть вольным и неженатым человеком; и пятое пройти полный курс воинской выучки, который продолжался обыкновенно 7 лет.
Кроме перечисленных пяти непременных условий казаки часто еще применяли «искусы» (тесты) для определения годности человека к казацкой жизни. Делали они это так. Скажут, бывало, вновь прибывшему варить кашу и уйдут якобы косить траву. А сами залягут в камыши и наблюдают за кандидатом в товарищество: как и что делает вновь прибывший. Вот парень сварит кашу, выйдет на курган и начинает звать казаков. А те лежат себе и молчат.
Зовет он их зовет, а потом в слезы: «Вот занесла меня нечистая сила к этим запорожцам! Лучше бы мне сидеть дома при отце при матери. О, бедная моя головушка!»
Казаки переглянутся, скажут друг другу: «Нет, этот не наш», и возвращаются в курень. Дадут тому парню коня, денег и скажут: «Ступай себе. Нам таких не треба!» А который молодец расторопный и сметливый – тот, сварив кашу, крикнет два раза: «Э, Панове молодцы, идите кашу есть!» И как те не откликнутся, то скажет: «Ну и бес с вами, один буду я кашу есть». Да еще задаст гопака на радостях, что на воле он тут и нет над ним никого кроме Бога. Потом сядет и давай уплетать кашу. Тогда запорожцы говорят: «Это наш!» И подошедши к нему с косами молвят: «Ну, чура вставай; полно тебе хлопцем быть, теперь ты равный нам казак». И ведут его в курень и меняют его прежнюю фамилию в знак того, что начинает он новую жизнь. И становится какой-нибудь Иванов или Войнович Задерихвистом или Перебийносом. А куренной атаман отведет ему место в курене.
В отношениях между казаками в расчет брался не возраст, а время поступления в Сечь. Кто вступил в товариство раньше, тот звал вновь вступившего «сынком», а последний первого «батьком», хотя бы батьку было 20 лет, а «сынку» – 40. Новичок де¬лался настоящим казаком лишь тогда, когда выучивался казацкой регуле (т.е. воинским порядкам и приемам) и уменью повиноваться кошевому атаману, старшине и всему товариществу. ( Вот несколько характерных биографий, которых приводит в своей «Истории Новой Сечи» Скалысовский:
«Родился я в Литве, в воеводстве Новгородском, от дому шляхетского. Когда же, будучи уже взрослым парнем по Киеву шатался, подловили меня казаки сичевые, с которыми, севши в дуб, поехал до Сечи. Приехавши, пристал в курень каневский, где и на¬звали меня Иваном Ляхом».
«Родился я на Украине в самый день Ивана Купала, какого года не знаю; мой отец Сидор Пересуныса воспитывал меня до 9 лет, то есть учил работать да Богу молиться. После взяли меня в Сечь, где я при кошевом был молодиком, а в 20 лет меня взяли и записали в войско. В войске назвали меня Журбою, ибо я все молча работал, а после того как проглядел, как поляки нашу добычу отняли, назвали меня Иваном Прислипою».)
В Сечи можно было встретить всякие народности – украинцев, русских, поляков, литовцев, болгар, молдаван, татар, турок, евреев, ( В «Истории Новой Сечи» Скальковского читаем: «Родился он, казак Василий Перехрист, от евреина Айзика в местечке Чигрине… Оттоль с Чигрина, с добровольно¬го его желания в Сечь запорожскую привезен, где в Сечи, будучи в то время начальни¬ком Киево-Межигорского монастыря, в церкви сичевой окрещен и к присяге на верность в той церкви приведен.) немцев, французов, итальянцев, испанцев, англичан. Но главными поставщиками казачества, конечно, были исконные области Руси – Великороссия и Украина.
Тут были только те, которые чувствовали в себе «волю огненную, силу богатырскую», которые носили в груди своей «тоску лютую», «горе-злочастие». Все они находили в Запорожье радушный прием и вместе с потомственными казаками говорили: «Сичь – мати, Великий луг – батько; от там треба и проживати, там же треба и вмирати».
Были, разумеется, в среде казачества и люди с темным прошлым – разные убийцы, преступники, проходимцы. Но на характер товариства они никакого влияния оказать не могли: им приходилось либо в корне изменяться, либо принимать лютую казнь от запорожцев. Всему ж миру было известно, что законы в Запорожье чрезвычайно строги и расправа быстра.
Из преступлений самым великим считалось убийство товарища: братоубийц закапывали в землю живого в одном гробу с битым. Смертью каралось в Сечи воровство и укрывательство краденой вещи, связь с женщиной и содомский грех (вид обычая, запрещавшего сечевикам брак). Казнь полагалась и просто за привод женщины в Сечь, будь это даже мать или сестра казака. Одинаково с этим каралась, впрочем, и обида женщины, если казак посмеет опорочить ее, как справедливо полагали лыцари, «подобное деяние к обесславлению всего войска запорожска простирается…» Смертью наказывались также те, кто творил насилия в христианских селениях, самовольная отлучка и пьянство во время похода и дерзость против начальства. Войсковой есаул обычно исполнял роль следователя, исполнителями же приговоров всегда были сами осужденные, обязаныe поочередно казнить друг друга.
За воровство обычно приковывали к позорному столбу, где преступника забивали киями (палками) свои же товарищи. За оскорбление начальства и не отдание долга товарищу приковывали цепью пушке и только в последние времена в Сечи за это полагалась ссылка в Сибирь. За великое воровство или как бы мы сегодня сказали – «хищения в особо крупных размерах» виновных ждала шибеница (т.е. виселица). От шибеницы можно было избавиться только в том случае, если какая-нибудь девушка изъявляла желание выйти замуж за осужденного (запорожцы, по-видимому, шли на это, чтобы увеличить число юного поколения казаков).
Однажды, когда коня с преступником уже подводили к виселице, навстречу ему вышла девушка под белым покрывалом в знак тогo, что она готова выйти за приговоренного замуж. Процессия остановилась и тогда осужденный на смерть казак попросил девицу снять покрывало со своего лица. Когда же он увидел, что она сильно обезображена оспой, он всенародно отказался от нее, заявив: «Як маты таку дзюбу лепше на шибеници дать дубу» и последовал дальше навстречу своей смерти.
Кроме шибеницы запорожцы в редких случаях применяли заимствованный у ляхов железный гак (крюк), на котором осужденный подвешивался за ребра и оставался в таком положении до тех пор пока кости его не рассыпались. Пользовались они иногда и острой палей или колом. Кривые, хромоногие и почти безногие калеки, просившие в Сечи милостыню ни к кому в глаза не лезли, а «сидели в градских воротах с молчанием, в ожидании от доброхотных дателей милостины, якую им и давано было щедрою рукою набожных, хотя и веселых казаков».
Единственно, что требовало от калек запорожское правительст¬во, так это снимать с шибеницы повешенных и погребать их на вы¬гоне. С последними нищие часто менялись одеянием, без угрызения совести раздевая мертвых разбойников, «хотя тем дать выразумить живым, яко всегда лучше просити, нежели однажды умерети на виселице».
Иеромонах Полтавского монастыря Леонтий, побывавший в Сечи в XVII веке приводит любопытный эпизод со знатным казаком Письменным, приговоренным за разбой к виселице. Случай этот доказывает, что в Запорожье существовал издревле узаконенный достохвальный обычай – не вешать ни одного вора пока он не исповедуется, не разрешится от греха и не приобщится к Святым Тайнам. Так как, по убеждению самых высоких авторитетов богословия, нет суда на том свете для тех, которые здесь уже осуждены, признали свои грехи и раскаялись.
Доказательством того, что запорожцы в это свято верили слу¬жит речь названного Грицько Письменного перед казнью, после того уже как старшины объявили ему о помиловании: «Милостливые панове и батьки! Поздоровь, Боже, ваше собрание и спаси души ваша за вашу ко мне грешному перед Богом и перед вами потерянную любовь и все. Вы сами бачите тее, що я думаю, що мне на роду написано умерети не своею смертию, якая коли не теперь, то в четвер прийде до мене вид того, що родимая моя охота к войне не даст мне покою не в день не в ноче, поки мене не пожене упять на голову резати неверных, жидов та ляхив. А затим буде тее, що коли не турки, то ляхи, поймавши мене в катовски руки, заправлят туди, куди ити и никому не на руку. Вы же бачите и те, що я з ними поверхолився, та й дуже; знайте ж и те, що воны головнии мои вороги, и як недоверки, то и верного запропостят с душею и телом, уморивши без попа. Хочай я и грешен, но верный и благочестивый христианин, почему и боюсь вечной муки паче временной смерти, и потому то и добровольно иду, як заслужив принять и смерть, нехай и на шибенице, лишь бы меня простив Бог! Тай и простят по неложному сему писанию: «Иже разрешите на земли, разрешен будет в небе». Хочь вы мене вирьте хочь ни, а я во уважении души и вечности почитаю себя счастливым несравненно бiльше усех тих, яких давно уже час вешати, а вони ище не на шибенице».
Как уже указывалось, взятое в целом войско запорожское (которое в торжественных случаях именовалось полным именем – «Войско днепровое, кошевое, верховое, низовое и все будуче на полях, на лугах, на полянках и на всех урочищах морских, днепровых и полевых») делилось на сичевых и зимовых казаков. Первые составляли цвет войска и назывались «лыцарством» или «товариством». Его костяк составляли казаки, главным образом, славянского происхождения, сильные, хорошо сложенные, отличавшиеся отвагой в бою и обязательно безбрачные или по крайней мере порвавшие свои брачные узы. Только лыцарство имело право выбирать из своей среды старшину, вершить дела в войске, делить добычу и получать денежное и хлебное жалованье.
От «лыцарства» резко отличались семейные казаки, которые хотя и допускались в Запорожье, но не смели жить в Сечи, а селились в степи по слободам, зимовникам и бурдюгам. Там они занимались хлебопашеством, ремеслами и промыслами и назывались в казачьей среде «зимовчаками», «сиднями», «гниздюками». Кроме казаков на территории Запорожья проживали и просто крестьяне, которые считались подданными – «посполитыми» – товариства и именовались «поспильством». В случае войны сечевики и зимовики составляли единое войско.
Важно отметить, что Войско запорожцев управлялось «по своему умоположению» и «собственными порядками», механизм которых, был намного совершеннее практиковавшихся в Древних Греции и в Риме, не говоря уже о демократических режимах новейшего времени.
В основе власти на Запорожье лежала громада, мир, товариство казаков. Когда требовалось решать какие-то важные вопросы, литавры созывали всех казаков на Сичевую площадь, где и происходила Рада (от слова «радиться» – т.е. совещаться) или войсковой со¬вет. На раде каждый казак, вне зависимости от звания и состояния, мог открыто высказать свое мнение, особые соображения и имел право голоса. Но после того как решение большинством голосов было принято, каждый запорожец и все войско в целом обязаны были ему следовать и исполнять.
Ни знатность рода, ни сословное происхождение, ни старшинство лет не имели в Сечи никакого значения. Одни личные достоинства, т.е. храбрость, опыт, ум, находчивость брались в расчет. Тут все делалось сообща и для общества. Самый атаман в Сечи был первым лицом среди равных и не мог ничего важного решать без товарищества.
Не следует думать, что в Запорожье была безбрежная вольница, близкая к анархии. У казаков, на самом деле, всегда существо¬вала четкая иерархическая лестница, на вершину которой мог взойти каждый. На первой ступени ее стояли молодики, проходившие казацкую выучку (каждый опытный казак имел при себе по 2-3 таких молодца), затем шла сичевая масса – сиромашня, выше которой стояли старшины – заслуженные воины, прославившие себя подвигами. На вершине казацкой пирамиды стоял кошевой атаман и его окружение. Вся эта невидимая в мирное время иерархия в случае войны становилась жесткой структурой. Глава ее – кошевой атаман, которому во время боевых действий обязаны, были подчиняться все и каждый в отдельности, наделялся безграничными полномочиями и волен был распоряжаться жизнью любого самого заслуженного казака.
С другой стороны, Сечь была системой открытой в полном смысле этого слова. Насильно здесь никто никого не держал. За всяким добровольно вступившим в ее ряды железный занавес отнюдь не закрывался, и каждый казак мог по своему желанию оставить «свою мати» на время или даже навсегда. Перед выходом он получал на руки аттестат за свою службу, в котором подробно перечислялись его деловые и воинские качества. Исключение составляло военное время, когда ввиду «немаловажных заграничных обстоятельств» выезд казакам из Сечи без специального письменного разрешения войсковой канцелярии строго настрого воспрещался.
Обычно уходили казаки с Сечи, когда задумывали жениться и обзаводиться собственным хозяйством. Были и такие, кому надоедала запорожская вольница. Про них товарищи обычно говорили «зажирив от казацького хлиба». Последние, узнав на стороне почем ковш лиха и хватив шилом патоки, как правило, возвращались че¬рез некоторое время обратно и их вновь принимали.
Общевойсковые рады происходили всегда в строго определенные дни, а именно: 1 января (по старому стилю, т.е. через 7 дней после Рождества Христова); 1 октября (по старому стилю, т.е. в день Покрова Богородицы, который являлся основным храмовым праздником Сечи) и на третий день после Великодня, т.е. после Пасхи; кроме того рады могли собираться во всякий день по желанию товарищества.
На январской раде обычно решались наиважнейшие для казаков вопросы: О разделе земель и угодий и о выборе старшины: казаки определялись на радах быть ли миру или розмиру с тем или иным государством и надо ли собираться казакам в поход.
несколько дней до Рады все казаки, где бы они не находились спешили собраться в столицу своей общины – Сечь. В самый день ее запорожцы вставали чуть свет, выряжались в свои лучшие платья и направлялись в сечевую церковь, где торжественно служили утреню и затем сразу обедню. Вернувшись из храма в курень, они молились на иконы, поздравляли друг друга с праздником, снимали с себя дорогие платья и садились за стол обедать. Отобедав, они благодарили Бога, затем атамана, куренного кухаря, кланялись друг другу и, снова облачившись в праздничные одежды, готовились к выходу на площадь, которая специально по этому случаю посыпалась песком. После пушечного выстрела, довбыш выносил из церкви литавры и ударял в них один раз, извещая о начале рады, затем поочередно появлялись: войсковой есаул с большим войсковым знаменем в руках, простые казаки, вслед за которыми на площадь выступала старшина – кошевой атаман с булавой в руках, войсковой судья с большой серебряной печатью, войсковой писарь с ceребряной чернильницей, каламарью и гусиным пером за ухом и 38 куренных атаманов с тростями в руках. Вся старшина без шапок (с открытыми головами), ибо она шла на площадь как на судное место. Старшина выходила на средину огромного казацкого круга (коло) и кланялась на все четыре стороны славному низовому товариству. Казаки снимали шапки и на поклоны старшины отвечали поклоном. После чего, как бы открывая Раду, настоятель Сечевой церкви служил молебен. По окончании молебна кошевой атаман обращался к собравшимся: «Паны-молодцы, теперь у нас Новый год и надлежит по древнему нашему обычаю произвести раздел между товарищами всех рек, озер, урочищ, звериных доходов и рыбных земель.» – «Да, следует, следует,» – кричали в ответ казаки и начиналась жеребьевка. Войсковой писарь выносил шапку, в которой лежали ярлыки с расписанными на них угодьями. После того как ярлык был вынут, писарь зачитывал вслух, что и кому досталось. Сперва к шапке подходили представители сичевиков – куренные атаманы, затем войсковая старшина, потом духовенство и только после них женатое население запорожских вольностей. Товариство в Сечи и в бою и в дележе пользовалось преимущественным правом быть первым.
После того как угодья были разделены, начинались выборы кошевого атамана и всего войскового управления.
«Паны-молодцы, – обращался к казакам атаман, – не желаете ли по старинному обычаю переменить свою старшину и вместо нее выбрать новую? Если товариство было довольно своею старшиною, то казаки обычно отвечали: «Вы – добрые паны, пануйте еще над нами!» В этом случае атаман, судья, писарь и есаул кланялись каза¬кам, благодарили за честь, им оказанную, и все расходилась по куреням.
Но так было далеко не всегда, нередко недовольные своим атаманом казаки кричали: «Покинь, скурвый сыну, свое кошевье, бо ты вже казацького хлиба наився!» «Иди себе прочь, негодный сыну, ты для нас не способен! Положи свою булаву, положи!» Кошевой немедленно повиновался этому грозному требованию: бросал на землю шапку и поверх ее клал булаву, затем он кланялся всему товариству и уходил с площади в свой курень. После ухода кошевого тоже самое должны были сделать судья, писарь и есаул. Если, конечно, казаки не обращались к ним с просьбой, чтоб они не скидывали своего чина». Бывало, что на Раде старшина изобличалась в преступлении против войска. Тогда она казнилась за то всенародной смертию. После удаления старой старшины приступали к избранию новой и этим делом руководили простые казаки – «сиромашня». Если кандидатов оказывалось двое или больше, начинался спор. Перед этим кандидаты обязаны были разойтись по куреням, дабы не участвовать в кем. Если спор не разрешался мирно, то разные партии шли друг на друга стенкой на стенку, – пока не победит сильнейший. Таким образом, когда вопрос с победителем решался, 10 выборных казаков шли в тот курень, где сидел избранник, толкали его в бока и вели на площадь со словами: «Иды, скурвый сыну, бо тебе нам треба, ты теперь нам батька, ты будешь у нас паном». Рада вручала ему булаву и объявляла желание всего войска видеть его кошевым атаманом; по древнему обычаю избранный должен был два раза отказаться и только после третьего предложения взять в руки булаву. По этому случаю довбыш бил в литавры, а старые заслуженные сечевики по очереди подходили к атаману и сыпали на его бритую голову песок или мазали его макушку грязью в знак того, чтоб он не забывал откуда пришел. Кошевой кланялся на все четыре стороны и благодарил за честь, на что товариство отвечало ему дружным криком: «Дай тебе Боже лебединый вик и журавлиный крык!» В том же порядке происходило избрание судьи, есаула и куренных атаманов. Второго января избирали довбыша, пушкаря, писаря, кантаржея и других.
Смена старшины среди года происходила только в том случае, если она уклонялась от походов. Наскучив мирным бездействием, казаки кричали, что кошевой «обабывся» и сделался ганчиркою (т.е. тряпкою), поэтому нужно нового кошевого, который бы поча¬ще водил казаков в бой. Когда ставился вопрос о походе против неприятеля, казаки проводили раду иначе – более запутанно и хитроумно.
Сначала они давали аудиенцию послу государя, приглашавшего, запорожцев на войну. В ходе беседы казаки требовали у него условия похода в письменном виде, после чего просили посла оставить казачье коло. На нем они изучали предлагаемые условия и громко высказывали свое мнение. В итоге товариство принимало предложение или отрицало. Определить это можно было потому сколько шапок бросалось вверх в знак согласия. После чего из среды товариствa избирали 20 депутатов. Они приглашали посла опять в коло и начинали обсуждать с ним каждый пункт условий похода. В конце концов запорожцы высказывали свое согласие. В честь посла били барабаны, трубили трубы, стреляли пушки. Нo на следующий день послу сообщалось, что казаки всю ночь думали и решили все-таки от похода отказаться. Посол начинал упрашивать казаков пуще прежнего и обещал большую награду за понесенные труды. Старшина в свою очередь также уговаривала товариство не отказываться от лестных условий. Однако казаки стояли на своем. Тогда кошевой, разгневавшись, складывал с себя все полномочия атамана. После чего коло расходилось, а после обеда начиналась третья рада. На ней кошевого просили принять свою должность снова и когда он, наконец, соглашался, товариство отсылало письменные условия похода послу. Посол, прочитав условия, являлся в коло и объявлял, что он на все согласен и в заключение вручал казакам подарок в несколько тысяч золотых. Получив деньги, запорожцы расстилали на земле кобенки (т.е. плащи) и тут же их пересчитывали. Затем товариство дарило посла шубою и шапкою и посылало собственных послов с грамотою к почтившему их иноземному государю.
Кроме общевойсковых рад были у запорожцев рады «до куреней», или как их еще называли, – «сходки». Куренные сходки проходили только в тех случаях, когда требовалась особая секретность, невозможная на общей раде. Тогда к куреню кошевого собирались только куренные атаманы и старшина, таким образом совещание проходило строго между избранными.
Современные читатели могут задать вопрос – откуда у рыцарей православия было столько жестокости и отчего они были так беспощадны в борьбе с врагами.
В XVI и XVII веках не бывало года, чтобы татары не производили опустошительных набегов на южно-славянские страны. Часто они уводили в неволю по 5, 10, 15 тысяч и даже 55 тысяч христиан, как это было в 1671 году. Год от году набеги татар принимали все
большие размеры я особенно усилились с тех пор, когда в 1478 году Крым вошел в состав Оттоманской порты.
Пленные христиане, по существу, были главным источником доходов для разбойных кочевников и служили основным предметом государственных налогов в Крыму – за каждого полоненика хану полагалось платить по 10 коп. Татары снабжали все восточные рынки христианскими невольниками: корабли, приходившие к ним из Азии с оружием, одеждой и лошадьми, отходили от них с христианским «ясырем». Видя, какое множество идет невольников ежегодно в Крым из христианских стран, один меняла-еврей, сидевший, в Перекопе удивлялся: «Неужели в этих странах все еще остаются люди?».
Положение невольников и в пути, и в самом «невире-царстве» было ужасающим. Захваченных людей татары расставляли в ряды по нескольку человек, связывали им назад руки сыромятными ремнями, сквозь ремни продевали деревянные шесты, а на шеи набрасывали веревки. Потом, держа за концы веревок, садились на лошадей и, подхлестывая нагайками, безостановочно гнали до сухой, вы¬жженной солнцем степи. Они имели обыкновение убивать на месте всех, кто не мог идти, а здоровым давать в пищу сырую, дохлую конину. Так догоняли они несчастных до города Бериславля, что стоял на правом берегу Днепра, и отсюда на больших лодках переправляли их на левый берег в татарские владения. Здесь они гнали доставшихся им в добычу не спеша и, добравшись до Кара-Мечети, приступали к дележке «ясыря». Но прежде чем начать дележ, они прикладывали несчастным людям на те же места, что и лошадям раскаленное тавро. Получив в собственность невольника или невольницу, татарин мог обращаться с ними как ему захочется. На глазах у мужей и родителей они насиловали девиц и женщин, обрезали подростков. И только после этого вели их на торг в Кафу (нынешнюю Феодосию), Бахчисарай или Хазлеви (по-русски этот город назывался Козлов, а по-гречески – Евпаторией). Здесь всегда жили турки, арабы, евреи, греки, армяне, покупавшие невольников и перепродававшие их торговцам из Сирии, Греции, Палестины, Египта.
Когда пленных выводили на площадь для продажи, то их ставили гуськом, одного за другим, точно журавлей на полете. При этом продавец очень громко выкрикивал, что выставленные рабы самые новые, простые, нехитрые королевского (т.е. польского, литовского и украинского) народа, а не московского, считавшегося в Крыму «хитрым», коварным, способным к удачным побегам и потому сравнительно дешевым. Невольники осматривались купцами безо всякого стеснения, последние следили за тем, чтобы на теле не было рубцов, бородавок, других недостатков.
Особенно высоко ценились у татар красивые девушки, которые покупались на вес золота. Красивейшие из них попадали в султанские серали. Женщин особенно благородного происхождения и, главное, красивых, умевших петь и играть, вельможи оставляли у себя в гаремах, призывая к участию в пирах и веселиях.
Мальчиков, которых покупали турки, обращали в мусульманскую веру и отдавали в гвардию султана, так называемый корпус янычар.
Стариков и немощных (в основном ученых и лиц духовного звания), кто не в состоянии выполнить тяжелую ручную работу, мусульмане отдавали своим сыновьям, которые стреляли по ним из ружей, как по живым целям, убивали несчастных камнями, вырезали им икры, или заживо бросали в море. При этом христиане должны были всегда молчать, если же они одно слово изрекали во славу Иисуса Христа, турки обрезали их, а если невольник осмеливался что-либо противное сказать о Магомете, то такового немедленно сжигали.
Взрослых мужчин-христиан мусульмане обыкновенно кастрировали, ставили клеймо на лбу и на щеках, сковывали железными цепями и отдавали на общественные работы в турецкой столице, других городах Порты. Днем они изнывали на тяжелой работе под палящим солнцем ( Самые тяжелые работы, возлагаемые в Европе на злодеев, не могли сравниться Ц с теми, которые терпели честные люди в мусульманских странах, имевшие несчастье сделаться невольниками.), а ночью томились в подземных темницах. Кормили или их гнилым, покрытым червями мясом дохлых животных. Платьем для рабов обыкновенно служили рубаха из грубой шерсти с капюшоном, сорочкой и штанами. Башмаков давали по 4 пары на 18 месяцев, хотя тяжелая ежедневная работа портила их гораздо раньше.
Но самое ужасное положение было тех взрослых мужчин-невольников, которые попадали на турецкие суда галеры, названные казаками каторгами.
Конечно же, казаки не могли не знать о бедствиях христиан, попавших в плен к мусульманам, существует даже казацкая дума, которая так и называется «Плач невольников на турецкой каторге»:

Шо на Чорному морю,
Потреби царсыкiй,
Громади козацыкiй,

Там много вiйська понажено,
У три ряда бiдних, бишасних невольникiв посажено,
По-два та по-три до купи посковано,
По-двое кайданiв на ноги покладено,
Сирою сирицею назад руки повязано.
Тодi бiднi, бiшаснi невольники на колiна упали,
В гору руки пiдiймали, кайданами брязчали,
Господа милосердного прохали та благали:
«Господi мiюсердний! создай зъ неба ясне солнце-мати,
Нехай будуть кайдани коло нiг опадати,
Сирая сириця коло рук ослабати,
Хай мы будем, бiднi, бiщаснi, невольники,
У чужiй землi хоч мале число по-легкостi собi мати»
Та вони промовляли
Але ось баша турецький бусурманський,
Недовирок християнський,
По ринку вiн похожае,
Вiн сам добре тее зачувае,
На слуги своi, на турки-яничари, зо зла гужкае:
Кажу я вам, турки яничари, добре видбайте:
Из ряду до ряду захожайте,
По три пучки терники та червоноi таволги набирайте,
Бедного невольника по-тричi в однiм мiсцi затинайте»
Тодi турки-яничари iз ряду по ряду захожали,
По три пучки тернини i червоноi таволги у руки брали,
По-тричi в однiм мiсцi бiдного невольника затiнали,
Tiлo козацьке молодецьке коло жовтоi костi обривали,
Кров хрстiянську неповинно проливали.

Стоит ли после этого удивляться, что когда казаки брали турецкие галеры или города, они не щадили ни старого ни малого. Время тогдашнее грубое и немилосердное ожесточило сердца этих благородных воинов, насколько заботливых, деликатных и предусмотрительных по отношению друг к другу, настолько же и беспощадных к врагам.
Сейчас уже ясно, что по уровню вооружения запорожцы значи¬тельно превосходили современное им вооружение войск в странах Европы и Азии. Удивляться этому не стоит, ибо все лучшее, что появлялось в зарубежных армиях очень быстро стекалось в Сечь и тут же и перенималось войском. Оружие из Польши, стран Востока и Западной Европы, Крыма и Турции захватывалось, сопоставлялось и испытывалось на практике. Причем, по признанию авторитетного специалиста в этой области В.П.Коховского, запорожцы были самым обеспеченным войском в смысле огнестрельного оружия в современном им мире: «Примечательно на Запорожье то, что там мушкет не исключал копья, которое заменяло собой штык, – писал он. – В Западной же Европе мушкетеры были отделены от пикинеров (т.е. копейщиков), от чего происходило весьма важное неудобство в бою, так как воин имел, или одно оборонительное оружие или одно наступательное».
Стоит ли говорить о том, что большинство казаков обращались со своим оружием с изумительным совершенством, так что, по сло¬вам летописца, и «наилучший польский гусарин, и рейтарин примерен им быта не может».
Итак, что же состояло на вооружении запорожцев. Из огнистой стрельбы они использовали пушки, которые они называли «гарматами» или арматами. Гарматы по величине подразделялись на большие «потужные», употреблявшиеся для обстрела крепостей, Поэтому их еще иногда называли муроломными, т.е. стенобитными. Другим видом пушек были малые » непотужные», они служили полевой артиллерией и частенько брались казаками в морские походы. К арматам полагались большие и малые гранаты, а также различавшиеся по размеру арматные гульки. Добывали себе арматы запорожцы в основном у турков и у поляков. «Опановав » какую-нибудь крепость, казаки прежде всего старались «опановать» и арматы.
Мортиры или, по-казацки, «можжиры», которые представляли собой медную ступку длиной в 100 мм, шириной 90 мм с отверстием 40 MM, так же частенько употреблялись запорожцами в бою. Но чаще применяли они «гакивницы» или пищали (от слова «гакать» – стрелять). Самым же распространенным огнестрельным оружием были «рушницы» (от слова «рука») и пистоли. Как свидетельствует швед Нордберг в своей «Истории Карла XII» запорожцы в совершенстве владели рушницами или самопалами, издалека попадая в цель. Кроме рушницы каждый казак обязан был при себе иметь 4 пистоля, из которых два – носились за поясом, а другие два в кожаных кобурах (от татарского «кубур» – чехол, футляр), пришитых к шароварам.
Оружие, которое они ласково называли «ясной зброей», казаки берегли как зеницу ока. Тот не казак, – говорили они, – у кого скверное оружие.
Помимо оружия «огнистой стрельбы» были у запорожцев и разнообразные орудия рукопашного боя, которые, между прочим, они предпочитали первым и уважительно называли «честным оружием». Им казаки дрались, когда приходилось вести войну с христианами, скажем, с поляками, поэтому и употреблялось оно по преимуществу против честных воинов.
Сабли (шабли) у запорожцев были не особенно кривые и не очень длинные, зато замечательно острые – «як рубне кого, так надвое и розсиче». Рукоятки сабель нередко обкладывались чешуйчатою кожею морских рыб и оканчивались головкой какой-нибудь птицы или зверя. Лезвия имели золотую насечку и вкладывались в обшитые кожей ножны – «пыхвы», как их называли запорожцы (от слова «пихать»). Сабля считалась первейшим оружием казака и называлась в песнях «сестрицею, ненькой ридненькой, дружиною – панночкою молоденькою».

Ой панночка наша шаблюка!
3 басурманом зустрилась.
Не раз, не два цилувалась.

Употребляли казаки и копья («списы»), которые состояли из трехметрового древка (называлось оно «ратищем» от слова «рать») и железного копья – наконечника. На некотором расстоянии от последнего укреплялась железная перепонка. Делалась она для того, чтобы проткнутый неприятель не просунулся по копью до самого казака и не схватился с ним вручную. Ибо нередко бывало, что увлеченному битвой ворогу и живот распорят, а он того и не замечает и продолжает драться. Иногда списы выручали казаков, когда надо было переходить через болото: их клали рядами перпендикулярно друг другу. Калепа или чеканы (т.е. боевые молотки) казаки употребляли тогда, когда воюющие перемешивались в рукопашном бою и стрелять было опасно, дабы не нанести вред своим.
Широко пользовались запорожцы и якирьцами, известными еще под именем «троицких чесноков», т.к. в Смутное время монахи Троице-Сергиевой Лавры защищались с их помощью от польской конницы. Якирьцы выковывались из железа и имели вид птичьей лапы с тремя передними пальцами и одним задним.
Имели при себе сичевики и демешки (дамасские клинки) и обоюдоострые кинжалы. Случалось, что надевали они в бой и панцыри и кольчуги, заимствованные у поляков. Надо заметить, что основная масса холодного оружия изготовлялась искусными мастерами в самой Сечи. Гарматы и рушницы также нередко были собственного производства. Порох казаки хранили в натрусках или пороховницах, патроны – в специальных лядунках, изготовляемых из кожи в виде сердец, фляшек, тыкв. Носили их обыкновенно на поясе, на грудь же одевались «череса» (что мы сейчас называем патронташем) с уже готовыми зарядами.
Соответственно вооружению делался и убор боевого коня, на который надевалась узда с «байраком» (т.е. с мундштуком), алого цвета чапрак, орчак (казацкое седло) на красном бархате с серебряными галунами. Спереди седла свешивались кобуры для пистолей, а сзади навязывались тороки для привешивания к ним мешка или привязывания пленных.

Платье запорожцев

Запорожцы, даже богатые, в силу своеобразного желания шикнуть нищенством своего костюма, выказав свое пренебрежение к одежде, часто одевались чересчур просто, и не только в походе. Но зато, когда появлялись они в украинских городах и местечках, или когда в Сечи отмечалось торжество, они буквально преображались. Наряд их становился настолько роскошным, что с ним не могло соперничать одеяние ни польской шляхты, ни русских дворян». Делалось это с тонким расчетом, чтобы у юного поколения, глядевшего на их роскошный костюм и снаряжение, появлялось желание встать в ряды казаков.
Вот как описывает платье запорожцев XVIII века живший в их среде Василий Зуев: «Калганы у них были синие и делались из такого хорошего сукна, что оно никогда не линяло (обычно из оксамита, т.е. дорогого синего бархата, расшитого золотыми узорами). Отвороты на рукавах красные и пояс красный, а шаровары синие. Поверх одевался кармазинный (от тюркского «кырымыз» – красный) или буракового цвета жупан».
И каптан и жупан в плечах были довольно широки, а в перехвате узки и потому давали казаку полную свободу действий. Можно было махать саблей вперед и назад, нисколько не стесняя движений. Шаровары (суконные, нанковые или кожаные) были всегда необыкновенно широкими, так что в иные можно было штук 30 арбузов вложить. Шаровары было принято низко напускать на сафьяновые чоботы (сапожки мягкие) желтого, зеленого или красного цвета. Так что виднелись одни каблуки с серебрянными или медными подковами. Поэтому когда казак шел, будто шелковый парус распускался. Карманы на шароварах делались с золотым позументом. Шапки у запорожцев были смушковые, высокие. Цвет дна – зеленый, красный, васильковый и прочее – зависел от того, к какому куреню казак был приписан. Прежде чем надеть шапку, запорожец заматывал за ухо свою чуприну и потом уже надевал шапку на голову. Как надел шапку, то он уже и казак – считалось, что это самое первое и самое главное одеяние. Однако не всегда такой была одежда у запорожцев. По началу в XVI веке одевались они намного скромней. Даже поговорка такая была: «казак – душа правдыва – сорочки не мае». Что это отнюдь не преувеличение, говорят свидетельства очевидцев тех лет. Вот одно из них: «Бывало, обреет себе запорожец голову, заправит оселедец за ухо, завяжется тряпицей, натянет на себя епанцу (широкий казацкий плащ) и опорки из свиной кожи, да так и ходит себе. А иной поймает козу, обдерет ее, облупит кожу, очистит от шерсти, оденется, подошв) или на одну ногу натянет постол, а на другую сапог и блукает в степи, припевая:

Одна нога у постоли,
А друга – в сапьяни.
Подывыся, Ганно,
Який постил гарний.

Случалось, что летом запорожцы ходили и совершенно голыми. как тогда ворили : «Увесь звесь – куды схоче, туды и скаче, нихто за ним не заплаче». Раскольничий поп Иван Лукьянов на пути своем в Иерусалим, встретил ватагу казаков полковника Семена Палия, описывал их так: Голы,что бубны, без рубах, нагие страшно зело… У нас на Москве и на Петровском кружале не скоро сыщешь такова хочь одного». Далее он уточняет, что некоторые казаки все же имели кое-какие одежды «носили их до сносу, никогда не переменяя – поки сами не спадут с плеч».
Но шло время , и славное войско запорожское оружием и доблестью у проклятых басурман такие одежды, которым дивилась вся Европа. В XVIII веке пояса уже делали из кружевных шалей или турецкого (персидского) шелка, причем концы их обязательно золотились или серебрились. Поверх всего одевали они уже просторную и долгую черкеску, контрастирующую с цветом каптана. У черкески рукава обычно были с распорами, которые для красоты закладывались и завязывались за спиной. Едет, бывало, казак верхом, и кажется, будто у него на спине приделаны крылья, которые то и дело «метляются» сзади. Вот по этим крыльям и узнавали запорожца. В ненастье по верх черкески набрасывалась кирея – прообраз бурки – сделанная из «волны» (овечьей шерсти) или кожи, она надежно предохраняла казака от холодного ветра, дождя или снега. В походах запорожцы любили носить короткие кожаные куртки, которые они называли «кожанками».
Но парадная одежда у запорожцев оставалась парадной, не зря про них люди говорили: «Разодеты, так, что Боже, твоя воля! Золото да серебро! Будто все убраны звездами или цветами. Сабля на боку, пистоли за поясом, все в золоте – так и горит. Идет запорожец и земли не касается. А как сядет на коня и поедет по ярмарке, то словно искры сверкают. Выбросит, бывало, запорожец шапку вверх и не допустит упасть: подлетит на коне и схватит. А кто не схватит, тот на свой счет поит и угощает товарищей».
http://dimukraine.com/terracossacorum/?p=46

Отредактировано ruspravman (2011-02-16 18:14:56)